И изъясняются с трудом на языке своём родном

Исследования

Казалось бы, столько уже разговоров говорено, столько копий сломано в спорах на тему, какими должны быть переводы Толкина, что переводчикам должно бы и надоесть вновь и вновь топтаться по одним и тем же граблям. Ан нет — вот и снова «радуют» они нас своими несусветными «изысками», так, что впору за голову схватиться. Это мы о последнем по времени переводе речь ведём (СПб.: Азбука, 1995). Делала его довольно большая команда — Мария Каменкович и Валерий Каррик, при участии В. Маториной и С. Степанова. И хотя с чьей-то лёгкой руки (есть подозрение, что с руки самих же переводчиков и основанного ими Толкиновского общества Санкт-Петербурга) этот перевод постоянно именуют САМЫМ ЛУЧШИМ, с нашей точки зрения, тут впору говорить лишь о самом полном ПОДСТРОЧНИКЕ. Возможно, с нами кто-то и не согласится, только негоже в ЛИТЕРАТУРНОМ переводе допускать подобные ляпсусы: «Следом //Здесь и далее выделено нами// за эльфом из-за утёса показались Боромир с Арагорном, с трудом бредущие вслед» (I, с. 436) — к «маслу масляному» (следом — вслед) прибавляется ещё и неудобочитаемое сочетание «Боромир с Арагорном, с трудом»; «Фродо заснул — всё ещё с песней Леголаса в ушах» (I, с. 506) — что лапшу на уши вешают, к этому мы уже привыкли, но чтобы песни из ушей торчали, такого, пожалуй, мы до сих пор не встречали; «Боромир поспешил захлопнуть дверь и заклинить её осколками мечей и досками» (I, с. 479) — что же это за мечи такие, разрешите спросить, рассыпающиеся на осколки, словно китайский фарфор, и как можно заклинить дверь осколками? «Глаза он, казалось, закрыл, но из-под опущенных век внимательно наблюдал за Фродо» (I, с. 107) — мы не станем спорить, будто средиземские маги не обладают паранормальными способностями, но позвольте всё же усомниться в том, что Гэндальф проделывал такие трюки, наблюдая за Фродо. Скорее всего, он следил за хоббитом сквозь опущенные ресницы или же веки у него были полуопущены!
Не счесть ляпов и фактографических!
Любой ли читатель, прочитав: «Сам Исилдур и три его брата были убиты у Сабельников» (I, с. 711 — прим. к с. 575), догадается, что речь всё же идёт об Исилдуре и его сыновьях? Толкинисты-то, конечно, знают, что брат у Исилдура был только один — и тот погиб при осаде Барад-дура, однако зачем же подобную нелепицу печатать, да ещё «комментариями» её величать?
В другом комментарии (II, с. 526 — прим. к с. 374 «Да охранят нас Валары!») нас уверяют, будто «больше слово В а л а р (ы) в тексте трилогии не упоминается ни разу, и объяснение ему Толкин даёт только в Приложениях» (и впридачу совершенно неуместная рифмовка «Толкин — только»!)? А в т. III на с. 147...148 чёрным по белому написано: [Король Теоден] «дал волю Снежногриву и помчался вперёд, похожий на древнего бога, словно Оромэ Великий в день великой битвы Валаров» (а стиль-то каков, стиль! «Оромэ Великий в день великой битвы» — опять нам от «масла масляного» не избавиться!) — и снабжена эта фраза следующим комментарием (III, с. 611): «Великая битва Валар(ов) — последняя битва с Морготом, происшедшая в конце ПЭ». Тут уж враньё громоздится на враньё: в ПОСЛЕДНЕЙ битве с Морготом, произошедшей в конце ПЭ и называемой Войной Гнева, Валар(ы), как утверждает «Сильмариллион», не участвовали. Несомненно, что Профессор имеет тут в виду более раннюю войну, когда в самом деле Валар, то бишь Стихии Арды, воевали с отступником, своим братом Мэлкором-Морготом, — эта война так и вошла в историю Средиземья, как Война Стихий. Но и это ещё не всё, ибо далее идёт нижеследующий текст: «Гэндальф возложил Белую Корону на голову коленопреклонному Арагорну со словами:
— Сим полагается начало дням Короля земли сей, и да пребудет на них благословение, доколе незыблемы престолы Валаров!» (III, с. 336)!
Поневоле вспомнишь незабвенного эстрадного персонажа с его бессмертным монологом: «Дурят нашего брата, ох, дурят!»
Здесь же и масса элементарных опечаток. В пределах одного и того же Приложения В фамилия хоббитчьего семейства трансформируется из «Бэггинсов» в «Бегинсов», а имя одного и того же предка — из «Хильдигрима» в «Гильдегрима» (все — III, с. 544...545)! Впрочем, опечатки мы согласны оставить на совести корректоров и редакторов — в конце концов, их прямая обязанность и заключается в ловле подобных «блох»! Мы же говорим собственно о книге.
Если кто забыл, это ПЕРЕВОД с английского на русский! Именно поэтому переводчикам следовало очень чётко уяснить для себя, намерены они переводить СУТЬ, ДУХ толкиновских названий или ограничатся лишь формальной передачей их русской ТРАНСКРИПЦИИ. Оба эти варианта имеют абсолютно равное право на существование: первый погружает читателя в гущу событий, второй создаёт своеобразный «местный» колорит. Но какая же стилистическая каша царит в этом переводе (даже Кистямуры с их Брендизайками и Торбинсами более достойно выбрались из аналогичного испытания)! Допустим, под Широм подразумевается Англия, и главный герой в соответствии с этой логикой носит фамилию Бэггинс. Очень хорошо! Но почему тогда его имение называется не Бэг-Энд, как должно бы следовать из той же логической посылки, а Котомка? Если же переводчикам угодно было поселить героя в Котомке, то логично предположить, что проживать в ней должен не мистер Бэггинс, а ГОСПОДИН КОТОМКИНС! Смешно? Ну, знаете, ничуть не смешнее, чем в таком славянском Заселье, в русской Котомке проживает... англичанин мистер Бэггинс — этакая «смесь французского с нижегородским»!
Тут хочется вздохнуть: ах, если бы так не повезло только бедным Бэггинсам! Но читаешь книгу дальше — и просто оторопь берёт. Если англо-саксонский «бокленд» (Бэкланд в романе) оставлен без перевода, то почему название страны Шир переводится как Заселье? И с какой стати она (страна то бишь) стала Засельем? Подходящее ли это название для страны? Заселье наводит на мысль о небольшой деревушке в средней полосе России. И чем переводчикам так Шир не угодил? Они, видите ли, усмотрели в нём неблагозвучие. Хотя как раз для нашего читателя это английское название весьма удачно ассоциируется с русским словом «ширь» и вызывает в памяти картину аккуратно возделанных полей, тучных заливных лугов, перемежающихся кое-где небольшими ухоженными рощицами, — в самом деле «ширь», приволье для мирного и трудолюбивого народа с патриархальным незыблемым укладом! Фамилии же хоббитов и вовсе даны вперемешку безо всяких на то стилистических оснований — непонятно, почему англичане Бэггинсы, Булджеры, Брендибэки должны соседствовать с русскими Перестёгинсами, Хижинсами, Подхолмисами...
Ну почему переводчикам было не задаться вопросом, что важнее для читателя: ОСМЫСЛЕНИЕ прочитанного на его РОДНОМ (в данном случае — русском) языке или продираться к смыслу через массу «непереводизмов», каждый из которых снабжён страницей комментариев, разъясняющих, почему это слово переводу не подлежит? Вы, наверное, не задумывались, что если десять-пятнадцать раз на каждой странице нырять в примечания, то в конце концов можно и забыть, о чём читаешь. И почему, объясните, читатель вообще должен за каждой фамилией или названием лазить в эти самые примечания? Разве не для того и делаются переводы, чтобы читатель, даже не знающий английского, безо всяких примечаний с лёгкостью понял по-русски то, что хотел донести и доносит до англоязычного читателя автор-англичанин? А уж когда переводчики пишут: «Английская игра слов в данном переводе утрачена» (I, с. 606 — прим. к с. 32), остаётся только руками развести. Зачем же так уж сразу расписываться в собственной профессиональной некомпетентности, ибо все (или почти все) стилистические и смысловые тонкости одного языка могут быть перевыражены средствами другого языка, в чём нас неоднократно убеждали переводы таких мастеров, как Б. Пастернак, С. Маршак, В. Топпер, Н. Галь и многих других.
Со временем количество растущих огрехов переходит в качество. Натолкнувшись на два, три... десять ...дцать «ляпов» и неточностей, начинаешь задумываться: а может быть, переводчики недопоняли что-то в самом тексте «Властелина Колец»? Берёшь в руки оригинал — и... глазам своим не веришь! По-английски написано: «He had hardly saved the Ring from the proud grasp of Boromir», то есть «Он едва спас Кольцо от гордого Боромира», а в переводе читаем: «От Боромира, обуянного жадностью и высокомерием, Кольцо спасти удалось» (II, с. 380). По-английски написано: «... but he put himself forward, as being the older and the hardier» — дословно: «... но идти вызвался он, будучи старше и сильнее», а переводчики умудряются прочитать это как: «Идти вызвался он, под тем предлогом, что он старше и сильнее» (II, с. 389), что имеет, согласитесь, отнюдь не тот же самый смысл и оттенок!
Поразмыслив немного, мы решили, что дело тут может быть не в недопонятии текста, а в личном отношении переводчиков к тем или иным героям. Чем иным, кроме неприязни к Боромиру, можно объяснить то, что его фраза «Брат мой, видя, что наше положение отчаянно, решился <...> отправиться на поиски Имладриса. Но дорога сюда гондорцам неведома и опасна. Поэтому я пустился в путь вместо него» (I, с. 369) сопровождается таким, мягко говоря, странноватым комментарием: [Боромира] «толкнули на этот шаг чисто человеческие соображения, или, если угодно, человеческая испорченность» (I, с. 676)? Вам не кажется, что переводчики тут малость того... зарапортовались? Это ж до чего дописаться надо, чтобы в здравом уме и трезвой, извините, памяти заботу о младшем брате «испорченностью» назвать?!! И что тогда братской любовью почитать прикажете? Конечно, мы видим ссылку, что это-де цитата из Шиппи, но цитировать-то тоже с умом надо. Одно дело — понимание общей концепции автора, в чём Шиппи, безусловно, преуспел, и совсем другое — его (да и переводчиков тоже) личные симпатии и антипатии.
Вероятно, из-за этих самых личных антипатий практически без комментариев оставлена сцена гибели Боромира. Проведено лишь поверхностное сравнение с «Песнью о Роланде». Да, вроде, сходство и впрямь наличествует: там и там герой гибнет, приняв бой с превосходящими силами врага, там и там он перед смертью трубит в рог, призывая на помощь своего короля, там и там король не успевает прийти вовремя. Но ведь неспроста, наверно, в сплошь исполненном символики мире Толкина ломается меч, «очень напоминавший Андарил, но не столь прославленный» (меч вообще-то носит имя Андурил [Andúril], что по-эльфийски означает «Сияние Запада» [andúne + rille], и здесь уже в жертву «благозвучию» приносится замысел Толкина, когда Свет Запада противостоит Тёмному Властелину!), — и ломается именно в то время, когда нашёлся и заново перекован меч Исилдура? Неспроста Боромир (тоже старший из двух братьев) погибает, точь-в-точь как ранее Исилдур, — от орочьих стрел... Это повторение судьбы — и повторение, зловеще связанное с желанием обладать Великим Кольцом, — лежит на поверхности, надо только читать повнимательнее. Но, похоже, из всего, что сказано в романе о Кольце и о Боромире, переводчики уяснили лишь то, что Боромир пытался завладеть этим злополучным Кольцом. Ага, пытался, вот взбрендило в его дурную голову: «Хочу Кольцо!» — и точка! А Кольцо ко всему этому отношения не имело, оно ведь и не колдовское вовсе, а так — бижутерия из «Среднеземювелирторга». Ну как можно было не уразуметь, что Боромир «пал» (если переводчикам угодно именно так отзываться о нём) не сам по себе, его совратила, как сказано в романе, «злая воля Кольца»? Но гораздо более важно для понимания этого образа то, что Боромир сумел освободиться от этой воли, сумел победить Тёмного Властелина в самом себе — как же этого-то они не увидели? Тем более что сам Толкин предостерегал: «Якобы тут нет ничего, кроме элементарной борьбы добра со злом, причём все хорошие герои на редкость хороши, а плохие — на редкость плохи <...> хотя уж Боромира-то можно было бы не проглядеть!» Эта цитата, что самое смешное, тоже приведена в примечаниях — т. I, с. 684, но личные антипатии, похоже, возобладали над здравым смыслом.
После этого стоит ли удивляться, что в своих комментариях переводчики доходят порой до смешного: одна и та же «северная теория мужества», применительно к Элронду, Гэндальфу и другим безупречно положительным, с их точки зрения, героям, выдаётся за добродетель. Но когда той же «теории» следуют Боромир или рохирримы — для них это чуть ли не порок! Многие герои романа помещены в рамки «героико-архаической традиции» и неспособны выйти за эти рамки — это характерно для героев, корни которых уходят в упоминавшиеся уже эпосы. Но осуждается за это один лишь Боромир! Хотя как раз Боромир — яркий, сложный, неоднозначный персонаж, совсем не характерный для эпоса! — пытается раздвинуть эти рамки, и в конечном итоге ему это удаётся — перечитайте внимательно последнюю главу первого тома и первую главу тома второго! И по возможности — в оригинале, а не по этому корявому подстрочнику, чтобы он никого не вводил в заблуждение.
Ну, и чтобы закончить с образом Боромира, добавим ещё несколько слов о том, что случилось после его гибели. Фарамиру, стоящему дозором на берегу реки, видится погребальный чёлн брата. И переводчики безо всякого зазрения совести совершенно чудовищным образом «комментируют» этот эпизод, будто Толкин никак не поясняет образ мерцающей серой лодочки, уплывающей в океан. Помилуйте, господа! А как же быть с его символикой корабля, обозначающего смерть, которой нет?!! Да тут и без символики понятно, что своим последним подвигом Боромир искупил вину — а предсмертное покаяние (о смысле и значении покаяния и искупления в творчестве Толкина немало говорилось в разных работах) принесло покой его душе, он ушёл, освободившись от Зла, — именно поэтому и мёртвый он остался прекрасен! Уж каким, простите, местом надо было читать роман, чтобы этого не понять...
Есть и другие комментарии, не лезущие ни в какие ворота. Создаётся впечатление, что любой персонаж, не нарисованный только чёрной или только белой краской, вызывает у переводчиков нескрываемое отвращение — вероятно, потому, что непонятен. Пусть Правитель Денетор, как и любой нормальный, ЖИВОЙ человек, не лишён определённых слабостей и недостатков — но зачем же утверждать, будто образ его дан в сатирических тонах? И в чём тут, собственно говоря, заключается сатира? Или переводчикам таким забавным представляется горе несчастного старика, потерявшего на войне детей и лишившегося рассудка? Да-а, юмор у нас оригинальный — чёрный такой, чёрный...
Да и другим героям не больно повезло с комментариями. Вот, например: «Один из персонажей (гл. 5, ч. 4, кн. 2) оказывается в силах добровольно расстаться с Кольцом» (I, с. 613 — прим. к с. 84). Что ж, откроем эту самую главу 5 части 4 книги 2. Глава называется «Окно на Запад», а персонажем, который «оказался в силах добровольно расстаться с Кольцом», следует, очевидно, считать Фарамира? Нет никаких оснований оспаривать высокие достоинства Фарамира, но если Кольцом он НЕ ВЛАДЕЛ, НИ РАЗУ НЕ ПОЛЬЗОВАЛСЯ и вообще ДАЖЕ В ГЛАЗА ЕГО НЕ ВИДЕЛ, о каком отказе от владения можно говорить? Тем паче, что речь в данном комментарии идёт о тех, кто владел, пользовался и попал в «наркотическую зависимость» от Кольца. Так зачем же приписывать Фарамиру несуществующие добродетели, когда у него реальных — выше крыши?
В то же время в романе имеется персонаж, который в самом деле какое-то время владел Кольцом, пользовался им — и в самом деле добровольно от него отказался! Однако же его роль в истории Кольца в комментариях явно принижена, зато другие комментарии, касающиеся этого героя, нам представляются просто безобразными. Мы говорим о Сэме Гэмги (Гэмджи), бесстрашном Сэмуайзе (Сэмиусе). Начнём с того, что недоумение вызывает комментарий о монархических взглядах самого Толкина. Разве это главное, когда речь идёт о взаимоотношениях Фродо и Сэма? Классический для английской литературы дуэт «благородный герой — его не менее благородный слуга» насчитывает не одно столетие. Вспомните хотя бы Шекспира, Стерна, Филдинга, Диккенса! Давая в спутники Фродо самоотверженного и верного Сэма, Толкин опирался на выверенный веками литературный стереотип. При чём здесь теократическая монархия, даже если Профессор и был монархистом (что, кстати, и без того отчётливо видно из его произведения!)?
В отличие от других героев романа, накрепко «привязанных» к Средиземью, хоббитов — с их поведением, жизненным укладом, традициями — легче всего «вырвать» из данного контекста. Сэм же — и вовсе персонаж вне времени, национальности и места обитания. Это типический, обобщённый образ простолюдина, мужичка «себе на уме», а то и вовсе крепкого «задним умом», не хватающего звёзд с неба, но надёжного и добросовестного. Вспомните, почему Сэм единственный так легко отказался от Кольца! Да потому, что он, простой садовник, привык полагаться только на свои руки, на свой труд, считая их надёжнее любого волшебства. Волшебством для него были фейерверки Гэндальфа, лето среди зимы в Лориене — то, что выходит за пределы понимания простого крестьянина. Что же касается Кольца, то он просто ВЗЯЛ НА СЕБЯ ТРУД ПОМОЧЬ Фродо уничтожить его — и не более. Сэм даже не считал себя героем. Он исполнял свою РАБОТУ. Именно поэтому он возвратил Кольцо Фродо, как только опасность миновала, и никогда не посягал на большее. И вот этот-то Сэм ославлен ТАКИМ комментарием, что хоть стой, хоть падай, даже цитировать его не хочется. Оно, конечно, здесь приводится выдержка из письма самого Толкина. Но помилуйте, люди добрые: как можно не заметить, что в цитируемом письме Профессор втайне иронизирует над недалёкими читателями. А впечатление создаётся, будто автор абсолютно не понимал характер и значение созданного им образа!
Наверное, пора остановиться, хотя, разумеется, это лишь малая доля той абракадабры, которой просто кишит данный перевод. Мы лишь прогулялись с карандашиком по страницам первого тома трилогии (потом нам наскучила эта ловля «блох») и бегло пролистали комментарии ко второму и третьему томам. И очень уж обидно стало за Профессора, ибо мы слишком любим это гениальное произведение!

Вернуться на страничку «Статьи, эссе, публицистика и пр.»

Хостинг от uCoz