Кошка, Чёрная

Золушка

«Сегодняшний вечер пусть будет вечером воспоминаний», — решила она и забралась с ногами в большое пушистое кресло.
«Интересно, смогу ли я вспомнить, как это всё началось? Попробуем? Попробуем. Давай! Крутись назад пластинка памяти».
В тот день я явно влетела в вагон для некурящих. Меня пригласили на посиделки. Я не слишком-то хотела туда идти, но меня уговорили. Ну и получилось всё наперекосяк. Хозяйкой была моя подруга — правда, не из лучших — и то ли у неё клин пошёл, то ли просто без всякой задней мысли, но прикрепили ко мне мальчика. Он, зараза, прилип как банный лист. Крутилась я, извивалась, да думаю — пора ноги в руки и до дому, а подруга захорошела безмерно, за руки меня хватает: «Куда ты пойдёшь, ночь, транспорт не ходит, и вообще, кто тебя ужалил, чем тебе здесь плохо стало...» А потом легла поперёк коридора со словами: «Ты выйдешь отсюда только через мой труп». Её трезвого-то бреда я шарахаюсь, а уж в пьяном состоянии... Ну не с дракой же мне к двери прорываться. Выхожу на балкон перекурить это дело. Через стеклянную дверь вижу, как одна девчушка утаскивает моего кавалера кофе пить. Ну, думаю я, давай, скалолазка, вспомни, как по отвесной лазала. Давно, правда, это было...
Вылезаю на карниз, шагаю до трубы водосточной — там хоть зацепиться было где — и спускаюсь, тихонечко эдак. Фигня, шестой этаж, старый фонд, ну просто детская высота. Где-то на уровне третьего водосточная труба делает то, что должна давно уже сделать — отваливается и падает. Провисаю на руках, ноги, естественно, ни до какой опоры не достают. Вишу я и думаю: если прыгну — сломаю ногу или нет? Жалко, я не на втором. Так бы по карнизу до Сашки дошла, правда, Настёну бы разбудила. Друг у меня в том доме жил, и у него-то я и собиралась посидеть, пока транспорт не пустят. И вдруг слышу: «Девушка, прыгайте вниз и чуть левее, я вас поймаю». Значит, ноги целыми будут, говорю я себе и лечу. Силён парень оказался, словил, не покачнувшись.
«Что, — говорит он мне, — голубица, ни вещей, ни денег, домой как лететь будешь?» Только я ему собралась ответить, что мне всего лишь до второго подняться, и я уже почти как дома, жалко только, Настёна проснётся, как вдруг слышу знакомый голос: «Это тебе, брат, не голубица, это тигрица, в самом расцвете сил».
Сашка... Я поднимаю голову — точно, Сашка. Стоит на балконе и ухмыляется. «Я, — говорит, — думаю, кто ж это с трубами посреди ночи воюет, а это Маргарита, солнышко моё. Пока ты там альпинизмом занималась, Танька с твоей одеждой и вещами прибежала, плачет, горькими слезами заливается, мол, Ритка с Инночкой поцапалась, и Маргаритушка из окна выбросилась. Я так решил, что у моей тигрицы ума хватает и жить она собирается долго. Видать, правильно решил. Поднимайтесь, чайку попьёте, думаю, те, у кого ты так удачно гостевала, мою дверь не выломают. Кишка слаба. Такие только с женщинами воевать умеют. Давай, не мнись, всё равно ведь ко мне поднялась бы, я дверь открытой оставлю, не звонись, Настёна десятый сон видит».
По дороге я объяснила спасителю моему, что у Саши жену убили на одной из разборок, что она была главой одного крупного клана, что Сашка послал всех как следует и куда следует. Разборка тогда крупная была, мало кого посылать потребовалось. А от пары-тройки шестёрок, случайно уцелевших, он дверку и окна словом крепким загородил. Так и живут они, Настёна — дочка его, и никого им двоим больше не надо.
Сидим на кухне, чаёк пьём, говорим, тихо-мирно. Так бы и до утра досидели, да только спросил вдруг Сашка: «Слышь, мил человек, а как звать-то тебя?» Тот отвечает: «Данила». В воздухе повисла пауза, и, чтобы рассеять тишину, Сашка пошутил: «Данила-Мастер, Мастер и Маргарита...» — а воздух сгустился ещё сильнее. Я сделала попытку разрядить обстановку, хотя сама не понимала, что же тут криминального произошло: «Ну, Данила-Мастер, сделал свой Каменный Цветок?» Тут он говорит негромко, да только почему-то голова моя звоном пошла... «Нет пока у меня Цветка Каменного, и ящерки-царицы тоже нет, а вот тигрица уже появилась. Что же ты хочешь, тигра, говори...» У меня голова звенит, мысли путаются, думаю, что сейчас бы килограммов десять мороженого пожелать, да чувствую, что нельзя, что всерьёз всё, и говорю: «Я бы хотела хотя бы лет эдак пять по-королевски прожить. Чтоб у меня всё было и ничего мне за это не было, чтобы было право попросить и получить, чтоб приказывать бы мне никто не смел». Данила усмехнулся, глаза сузил, потом рассмеялся, руки мне на плечи положил и спросил: «Всего-то?» А у меня язык окаменел, как говорится, и хотела бы ещё чего-нибудь попросить, да не смогла бы. Только кивнула в ответ. Данила тут и произнёс: «Что-то девушка совсем сморилась, видно вечер тяжёлый был. Давай-ка, Сашка, иди, может, поспишь немного, а я машину словлю, доставлю тигрицу до дома».
Я сама не помню, как мы на улице оказались, очнулась только у своего дома; как адрес говорила, как машину ловили, ничего не помню. Помню, как Данила спросил: «Тебя до кровати донести или сама дойдёшь? С родителями-то поздновато знакомиться. Может, до утра отложим?» Я отшутилась, сказав, что и утром не самое лучшее время, может, лучше ты вечером заглянешь. Он рассмеялся и ответил, что, значит, договорились, вечером жди в гости, — и добавил, — мол, выспись хорошенько.
На следующий день суббота была, мама меня только к обеду и добудилась. Конечно, я ничего не рассказала. Я как бы и забыла всё, что было, если бы Сашка не позвонил, я бы ни о чём и не вспомнила.
Где-то около восьми раздался звонок в дверь. Иду открывать. На пороге Данила с огромным букетом цветов, из салона «Оранж», не иначе. И говорит: «Здесь живёт мама самой лучшей девушки на свете?» А меня подталкивает, мол, не тушуйся, знакомь. И эдак с церемонным поклоном вручает ошеломлённой маме этот букет. Просидел у нас весь вечер, шутил, смеялся. Мама была в восторге. А у меня опять провалы в памяти пошли. О чём говорили, чего решили — не помню. Помню, как такси заказывали, как мама, от счастья плача, собирала мне вещи и говорила, что безумно рада за меня, а Данила её притормаживал, мол, не надо весь гардероб сразу упаковывать, что она, то есть я, если что понадобится, потом сама приедет и возьмёт, да и не понадобится ей ничего, что всё у неё будет, что девушка в сказку едет, и сказка вечной будет.
Приехала. Квартира трёхкомнатная, светлая, мебель не просто мягкая, пушистая. Одна комната в моём стиле, диванчик низенький, весь маленькими думками украшенный. Ковёр — ноги тонут, аж ходить сложно. Данила ещё тогда посмеялся — примнётся, говорит, новый купим.
Так и жила первые два года, как во сне. Всё было. А самое главное, что счастлива была, не ходила — летала. Не скоро снова здраво рассуждать научилась. Подруги на зависть исходились, кто на чёрную, кто на белую. Иннка совсем разговаривать перестала. Да и не очень-то и надо было. И главное, что получалось всё как в сказке. Ничего мне не запрещали. К родителям в гости — пожалуйста. К подруге на посиделки — да, да, конечно же, съезди. На танцы или в театр — да ничего нет проще. Правда, детей он не захотел, сказал, мол, давай годика два-три так поживём, притрёмся друг к другу, а то вдруг что-нибудь не заладится. Хотя, какое тут «не заладится», у нас за всё это время ни одного скандала не было. Я сама даже удивилась, когда это осознала.
Если ко мне гости приходили, он, немного повеселив компанию, извинялся и уходил к себе, говорив, что у него дела. Когда к нему кто-то приходил, то я могла даже и не высовываться, если, конечно, не захочу обратного. Но с его друзьями мне было очень сложно общаться, равно как и находиться в его комнате. Замерзала я там, не физически, конечно. В нашей квартире было всегда тепло зимой и прохладно в жару. Поэтому я ограничивалась тем, что помогала ему накрыть, подать, принести, унести и всё прочее. При моём появлении обычно или прекращали говорить, или перебивали тему разговора, но некоторые обрывки фраз я успевала уловить. Некоторые смешки, какой-то странный взгляд на меня, один раз его друг даже не сделал попытки притормозить разговор. Шло буйное веселье, и он заливался хохотом, от которого у меня мороз по коже пробегал: «Это, конечно, будет весёлая шутка, но стоит ли для этого пять лет ждать? В „Золушке“ на это было отпущено несколько часов. Это даже дети помнят — „Как пробьёт двенадцать раз...“ Я надеюсь, ты позаботился о том, чтобы принц не появился?» Он и дальше бы заливался, но Данила посмотрел на него, и смех вместе с разговором замер у него на губах. Уходя, я услыхала женский голос: «Ты что её не закрыл?!» Ответа я не смогла дождаться.
После этого вечера Данила обслуживал своих гостей сам. А над этим разговором я долго ломала голову. Этот вечер стал своеобразной границей. До... и после... Я стала понимать, что живу как во сне, и что есть вопросы, которые я хотела бы задать Даниле, но почему-то они как-то не задавались. Они крутились у меня в голове, так назойливо, что один раз я смогла пробить этот непонятный запрет. Я смогла однажды сформулировать и произнести какой-то вопрос, по поводу его друзей, что ли... Какой именно — даже не помню. Помню только удивлённый взгляд Данилы и его слова в ответ: «Ну, точно, тигрица...» — в тот раз ничего больше он не ответил. Разговор сам собой перескочил на другую тему. Но плотина была прорвана. Я удивляла Данилу день за днём. Он даже перестал уходить от ответов.
После этого я заметила, что он стал внимательнее следить, куда и к кому я хожу, и, что самое интересное, стал ходить к Сашке вместе со мной. Сначала я было подумала, что меня стали ревновать, даже нос задрала от гордости, но потом поняла — ревностью здесь и не пахнет, здесь другая собака зарыта.
Сашка — не простой человек, с ним врагами плохо быть. Рассказывали мы как-то с ним на пару Даниле, как я с ним и познакомилась. Я была в гостях на «шестом», тогда ещё между нами с Инкой не бегали чёрные кошки. Стояла я на лестнице с одним человеком, болтали мы, весело болтали, но кто-то из квартиры его позвал, и он пошёл туда, а я на площадке осталась. Какой-то шум нёсся с нижних этажей. Я уже думала спуститься пониже, прислушаться и сориентироваться, с какой квартиры гремит, — там, по моему, была необходима помощь ответственных органов. Вдруг, вижу — снизу там шмакодявка топает, года четыре, не больше. Я ей и «мяу» сказать не успела, действовать пришлось быстрее, чем говорить. За ней же снизу жлоб летел, весьма шкафообразный. Он меня не заметил, и как-то странно быстро мне удалось его вниз по лестнице отправить. Схватила я девочку на руки — и наверх на ускорении рванула. По дороге хотела свернуть в квартиру, где гостевала, да ноги мимо пронесли. Потом оказалось, что совершенно правильно. Как я запертую дверь на чердак открыла, даже не вспомню и пытаться не буду. Дверку я железкой какой-то подпёрла, чтоб подольше открывали, но там за нами снизу такая шарага ломанулась, что их надолго это не остановило. А дальше — как в хорошем боевике. Стрельба, драка, «сюжет на крыше» в полном объёме. Я — в роли супермена, а пигалица за моей спиной прячется. При том при всём ни «разрядов», ни «данов», ни им подобных у меня нет и никогда не было. Только знание необходимых приёмов обороны для девушки, если к ней пристанут хулиганы. Что, и — самое главное — как всё было, наверное и под гипнозом не вспомню. Помню только, как последний из нападавших летел вниз, да только странно он летел, как в замедленном просмотре. Осенним листиком по ветру его мотало, а под конец он в витрину банка приземлился, сирена сразу же завыла. Пигалица меня дёргает за то, что от рукава осталось, и эдак серьёзно говорит: «Надо вниз бежать, там папа один остался. Здесь нас не было. Не было, ты это понимаешь?» — говорит, а рожица такая тусклая, и слёзы в глазах стоят. Я эдак офонарело на неё посмотрела, подхватила её на руки и начала ногами в сторону двери передвигать, потихоньку набирая скорость и трезвость мысли, а за нами как будто ластик гуляет, крыша чистенькая как после дождя становится. «Ну, дела», — подумала я, а больше ничего подумать и не успела. Дверь на чердак сама собой закрылась на замок, и мы с девчушкой очутились на втором этаже. Подходит она к двери одной из квартир, дёргает за дверь, заходит и, оборачиваясь, говорит мне: «Заходи, с папой познакомлю». У меня уже чувство юмора появилось, и что меня дёрнуло спросить: «А с мамой не познакомишь?» Тут она и разревелась. На плач из коридора выскочил мужчина, подхватил её на руки, махнул мне рукой, мол, заходи давай, и ушёл в глубь квартиры, покачивая девочку на руках. Делать нечего, захожу, успеваю прикрыть дверь за собой, закрыть на замок уже не суждено было. Менты вваливаются, хорошая бригада, человек десять. Как в том маленьком коридоре поместились, ума не приложу. Потом уже я заметила, что Сашкина малогабаритка бывает довольно вместительной.
Слово за слово, начинает сержант докапываться — что произошло, что их соседи вызвали, что шум, похожий на драку, они, мол, услыхали. Я про себя думаю: «Да так вы на бытовую драку и побежали в таком количестве. Вы на охранку банка среагировали, а потом уже к соседям поднялись, сейчас среди нас воров выискивать будете, а мы сговориться не успели». Понимаю, что про драку говорить нельзя, что тут нечто большее, чем простая драка произошла. На всякий случай пока молчу, тем более, что вопросы пока к хозяину квартиры адресованы. Он такую туфту лепит — любо-дорого послушать. Говорит, что ему про его жену нехорошие вещи рассказали, что поссорились они, что жена схватила сумку, плащ на плечи накинула и ушла, не сказав куда и когда, что дочка от шума скандала проснулась, за мамой побежала, да не догнала видно, что вот эта девушка его дочку только что привела.
Огляделась я — в квартире ни одной целой тарелки, стулья ломаные валяются, у шкафа ножек нет, полка кухонная на одном гвозде висит, кастрюли на полу валяются.
Сержант мёртво прилип — и что значит поссорились, и почему вы за ребёнком не побежали, — и ещё столько всего разного хочет услышать, что просто диву даёшься от его «аппетита». Мужик сказал, что сейчас, мол, только дочку уложу — и дальше поговорим, естественно, всё внимание сержанта на меня переключилось, пришлось «светиться». Я объяснила, что зашла в гости к подруге, что она живёт на шестом, что вышла на площадку, услышала шум, решила спуститься, что увидала, как девочка вышла из квартиры, и пошла за ней вниз и уговорила девочку вернуться домой, так как никого из взрослых с ней не было. Чуть-чуть правды и не повредит, а всю подноготную им знать необязательно.
Тут отец ребёнка вернулся, расспросы продолжились. Стали копать глубже, на тему — почему это после ссоры у вас вся мебель пришла в негодность, и почему вы всё-таки за ребёнком не побежали. Тут Сашка их в комнату пригласил и показал рукой на стенку, а там — грамоты, медали, дипломы, из которых следует, что если эти двое начнут руками меж собой махать, то мебель может поломаться, — и добавил — а что за дочкой не побежал, так вон там полочка висит, она то меня и задела уголком, так что извиняйте, граждане хорошие, как очухался, так и рванул, а тут звоночек в дверь брякнул, гляжу — ребёнка доставили, а затем уже и вы появились.
Короче, ничего они с нас не выбили, меня под руки взяли, на шестой этаж сопроводили, но там всё на удивление хорошо прошло. Все громогласно заявили, что — да, тут гостила и вдруг пропала, что они уже на мой розыск собрались.
Вот такую приколку мы с Сашкой Даниле и рассказали. Он, помолчав минуту, спрашивает: «Так там же небось и раненые, а то и убиенные были. И куда жена ваша убежала, что до сих пор не вернулась?» Сашка посмотрел на него, потом, глядя вниз, произнёс: «Убитые были, раненых не было. Мертвяков я к мертвякам сразу отправил. Что такое срез времени знаешь? Так вот, на кухне картинка висит, побоище Куликовское изображено. Погляди, там и „современные“ трупы обнаружишь, только осторожно смотри, как бы искоса, если тебя туда затянет, ни один ведун не вытащит. Я вот эту тигрицу еле-еле за хвост схватил, тогда она ещё длинные волосы носила, хорошо, Настёна помогла, а то не сидела б она тут. А жена... Я бы, может, и не стал торопиться, да вот архаровцы не вовремя прибыли. Я её тоже мёртвой посчитал, и тем же образом схоронил, только у Настёны в детской, а потом в милицию заяву принёс, мол, ищите, люди добрые, жена после скандала не вернулась. По сей день ищут, представляешь? Да только промашку дал, никак себе не прощу, ведь мог же невидимой её сделать. Потому как через несколько месяцев после этой разборки... Подошла ко мне дочка, и говорит: „Пап, мама живая...“ В общем, можешь сам посмотреть. И Настёне я тогда много чего передал, иначе на крыше их бы и повязали».
Подошёл Данила к картине, тут уже наша с Сашкой очередь была в осадок выпадать. Потому как посмотрел Данила на «Алёнушку» и молвил: «Так вот куда Изольда пропала. Я с ней учился вместе, в одном заведении, только я на первом, а она — на последнем. Пропала она после защиты, пропала, диплом так и не вручили. У нас Мастера искать умеют, и не нашли... А я до сих пор забыть её не могу».
«Изольда? — спросил Сашка. — Здесь, в миру, её Алёной звали», — и на Данилу посмотрел пристально, а тот — на него, минут двадцать в гляделки играли, я ещё подумала — мол, силён Данила, я-то и десяти минут выдержать не могла, — а после произнёс Сашка: «Маргариту обидишь — с того света достану, кем бы ты там ни был...» В тот день Данила сразу же после этой фразы домой стал собираться, и я, конечно же.

Правда, к чему я это вдруг вспомнила... Вот память, странная штука. Да может, и не странная, ведь после этого дня у нас перестали появляться Данилины друзья, а мне он, тоже ни с того ни с сего, заявил: «Давай, мои деньги на жранину и на развлекалово пойдут, да на мою одежду, а ты себе сама покупать всё будешь». До сих пор бюджет нашей семьи был односторонний, то есть из его доходов. Я, помню, ещё тогда пошутила, мол, тебе что, зарплату урезали что ли, да только он не стал отшучиваться. С тех пор так и повелось. С деньгами у меня проблем не было, работать я не бросала.
Только чем дальше, тем страннее всё становилось, как бы до этого Данила притворялся, а сейчас на самом деле полюбил, да только сказать боится. Может, и правда, может, так оно и есть. Смотрит на меня Данила, да не насмотрится. Как-то раз вошла я к нему в комнату, а он в раздумьях сидит, да так он задумался, что вслух говорит. Одну фразу я услыхала, прежде чем он меня заметил. Всё никак она у меня из головы не идёт, а сказал он: «Ведь смогла Изольда, она же десять лет в миру прожила, и также как я после диплома первой степени на вторую пошла. Второй-то она, наверное, на Сашке защитила... Жаль, защищённые темы нам не говорят... Но ведь...» Тут он меня заметил, улыбнулся, сказав — ну вот, дошёл до ручки, жена скучает, а он дурью мается, а ну, бегом собирайся, веселиться будем. Я взвизгнула от радости и побежала одеваться, но закрывая дверь услыхала: «Недолго нам с тобой веселиться осталось». Вечер был сказочный, гуляли как в последний раз, только не выбил он из моей головы ни первой подслушанной фразы, ни второй...

У Сашки мы с тех пор и не были. Вот странно... И что за намёки были про Золушку... Совсем голова кругом идёт... Звонок... Кого это несёт, сюда ни один человек предварительно не созвонившись носа не кажет, тоже не знаю почему. Открыть... Ладно, пойду, посмотрю, может ко мне.
— Сашка!!! Как хорошо, что ты пришёл, мне так тоскливо, сегодня наш с Данилой юбилей — пять лет совместной жизни, а он застрял где-то и не позвонил даже.
— Вот поэтому-то я и пришёл, что у вас не просто юбилей, а пять лет. Помнишь, что ты пять лет тому назад пожелала, и что тебе ответили — тоже помнишь. Лучше бы ты действительно десять килограмм мороженого пожелала, ведь словила ты тогда мою идею?
— Саш, так что же, это всё на самом деле, всё по правде, я — Золушка, и в полночь всё исчезнет? — Тут меня озноб пробрал, да такой, что зубы застучали от возмущения. — Сашка, миленький, да кто же он такой, ответь, пожалуйста.
Тут открывается дверь Данилиной комнаты, на пороге стоит он, и из-за его спины тот самый кадр выглянул, который хохотал как ненормальный, покрутил носом и заворчал: «Я же тебя предупреждал, смотри, доотмахивался, она себе не принца, а короля сыскала». Данила усмехнулся, сделал приглашающий жест и произнёс: «С юбилеем тебя, любимая. Что ж ты так мало гостей позвала... Мал золотник, да дорог... Заходите, гости дорогие, гулять будем». А сам на меня смотрит, налюбоваться не может, и в глазах печаль-тоска гуляет. Сжала я Сашкину руку, вздохнула и шагнула, как в омут прыгнула.
Смотрю — глазам не верю. Не комната, а зал огромный со столом накрытым. Музыка, танцы, веселье, как в другой свет попала. Данила пальцами щёлкнул, всё и смолкло. Все лица повернулись к нему, а на стене часы появились, и времени там без двух минут двенадцать. Мне вдруг смешно стало. Я подумала — пусть подавятся, не останусь я перед ними в костюме Евы, на мне уже два года всё мной куплено или сшито. Сашка уловил причину моего веселья, тоже расслабился, а потом и шепчет мне тихонько: «Я это уже прошёл, делай как я скажу и ни о чём не думай. Всё наше будет нашим».
Стрелка на часах к двенадцати скакнула, часы захрипели, щёлкнули и гулко так стали отбивать полночь. С последним ударом я вскинула голову и посмотрела в их ошарашенные лица. Слова, наверное, Сашка подсказывал, потому как сами собой фразы в голове рождались.
— Так вот, друзья, — говорила я, — вы собрались на наш пятилетний юбилей, и доложу я вам, что он будет не последний, потому как если кто возымеет такое желание, то может появиться и на шестилетии, семилетии, на всех «летиях», на каких пожелает. Говорю я вам это совершенно серьёзно. Потому как второе имя мне ТИГРИЦА, и что в мои когти попало, то моё и будет. Желающих веселиться — прошу, стол накрыт в гостиной, желающих злиться и пакостить — прошу оставаться там, где они стоят, на веки вечные.
Произнесла я эту речь — и глазам своим не поверила, аж в ушах зазвенело. Все остались стоять там, где они стояли, живыми статуями с горящими глазами, и Данила мой тоже. Подтолкнул меня Сашка к Даниле. Подошла я к нему, взяла за руку и спросила: «Со мной пойдёшь или здесь столбенеть будешь? Решай сам, но скажу я тебе, что когда-то давно тебя обманули. Не Данила ты, ДАНИИЛ, и их всех в порошок одним взглядом превратить можешь, если, конечно, захочешь проснуться». Посмотрел на меня Данила, поморгал глазами, и сил его хватило только на одно слово: «Тигрица...»

Больше ничего говорить не потребовалось. Мы остались втроём, и долго смотрели друг на друга и головами трясли. В ушах звенело...

А через несколько лет Данила с Сашкой и Настёной Алёнку-Изольду вытащили. Вот грому-то было, даже молнии сверкали. Мебель пришлось ещё раз менять. Сильно подгорела...

Вернуться на страничку прозы