Ночной Ветер
Щ и
 Подлинные ценители пищи предпочитают именно щи, а не
одноразовую трехминутную лапшу «Ням чуть-чуть» вьетнамского
производства и не суп-заварку АО «Брикеткорм». Червячка, сосущего
вас, надо не заморить, а уничтожить одним ударом — и щи как нельзя
лучше подходят для этого.
Щи — я имею в виду настоящие, классические щи — делаются из
мяса. Если кто не верит — пусть попробует сварить щи из жирного,
наваристого топора.
Лично я предпочитаю свинину от доброй свиньи — не от борзой
свиньи, что зайцем скачет через метровый забор, что норовит, как
кошка, стянуть со стола рыбу за хвост, что сидит на закраине
помойного бака и, урча, поджидает вас с ведром, а от свиньи сытой,
с детства закормленной, тучной, утробно хрюкающей. Эта свинья моей
мечты изображена на всех банках с тушенкой; она улыбается мне,
манит, заигрывает — эдакая Мерилин Монро, которая давно скончалась
и погребена в чьем-то желудке, но чей дразнящий образ
растиражирован в миллионах экземпляров для обольщения гурманов.
Так творцы видеохалтуры завлекают нас громким старрингом — и мы
покупаем, мы едим эту тушенку, и с горечью убеждаемся, что вместо
Свиньи всех Свиней нам опять скормили ее сводную внебрачную
сестру.
Я беру натуральное, свежее мясо — часть позвонка, пару
ребрышек, белоснежный слой тающего сала и прохладный свиной
мускул. Я волнуюсь, обмывая его под струей воды. Волнуется вода в
кастрюле на газу. Мясо ныряет в воду; щепоть соли — и поверхность
покрывается мелкой пеной, еще белесой; картофель уже
ополаскивается; овощи, пряности — все наготове. Начали!
Молодая картошка легко расстается с нежной кожицей и стыдливо
розовеет; пока зреет бульон, заливаю ее холодной водой и рублю
злой, остро пахнущий лук на заправку; мелко нарезаю сало. После
второй пены проверяю готовность мяса — пора! — и запускаю
картошку; тут же идут в дело перец-горошек, укроп и лаврушка. В
кухне впервые за процедуру появляется дух щей — горячий и сдобный.
Капуста! хрустит и дробится она под ножом, из неприступного кочана
превращаясь в шинковку. Туда ее, в кипящий бульон! на сковороде
изнывает сало, становясь шкварками — посолить, всыпать лук, дать
луку позолотиться (от запаха уже кружится голова!) и прибавить
томный от спелости помидор. Заправка темнеет, изжелта-коричневая —
становится бурой, поистине зрелой; тут, перехватив сковороду
чапельником, ложкой я сбрасываю сало-лук-помидор в сдержанную
кипень щей — запахи сливаются воедино, портрет щей завершен. На
малый огонь их — пусть дойдут, дозреют до совершенства!
Еще чуть теплый хлеб нарезается кусками средней толщины.
Очищается чеснок. Молотый черный перец под рукой. Ложку сметаны?
да, пожалуй. Снимаем крышку с кастрюли — вот они, мои щи, в
оранжевых медальках жира, с подвсплывшим, будто перископ, ребром,
в живописной ряби капустных лепестков и помидорных шкурок.
Двузубой вилкой извлекаю мясо — иди, иди сюда, ляг на доску. Ребра
я обгложу завтра, а сегодня — дымящееся, чистое мясцо.
Щи в тарелке. Склоняюсь над ними в немом восторге,
зажмуриваюсь, обоняю. Забелить восторг сметаной, еще пару крошек
чеснока, еще взмах перечницы..
Я ем. Язык мой впивает вкус всеми своими пупырышками;
желудок, наполняясь, поет от счастья; кишки замерли в ожидании.
Благословенная свинья, святые овощи, дивные пряности! Я ем эти
щи!! вы слышите — я ЕМ!
А вы — там, внизу — обломитесь!
Идите жуйте тот плакат, который обещал вам все-все-все и
дискотеку тотчас, как вы проголосуете сердцем.
Желудком надо было голосовать!
Я облизываюсь, щурясь от сытости, поправляю сбившийся на
затылок нимб, щелчком стряхиваю с хламиды вялую укропину и,
расправив крылья, воспаряю от стола, чтоб петь хвалу Ему,
насыщающему в Царстве Своем мучеников голода.
Мы здесь едим досыта каждый день.
Каждый день.
КАЖДЫЙ ДЕНЬ.
**********
Вернуться на страничку прозы
|
