Ночной Ветер

S I V K A - B U R K A

(адаптированный пересказ для детей лет 18-и с гаком)

Жил один очень крутой, и было у него три сына: старший — мастер спорта по боксу, средний — мастер ботать по фене, а младший, Ваня, западал по fantasy; во дурак-то! Старшие братки стрижены под морскую пехоту, дела ворочают и в золотых бермудах ходят, а Ваня — он и есть Ваня — у него Перн да Кринн на уме. Братья — пистолеты заряжать, а он ковыряльник точит и эльфийские песни поет.
— Ты, — спросят старшие, — куда?
— В Уфу на «собаках», в хоббитов играть! Там Семенова будет, в ноги ей упаду.
Поржут старшие, поржут — и на разборку.
И вот допился их батя, замаячила ему бабка с косой. БратьЯ айболитам то дулом, то зелеными в нос суют — «Лечи, зараза!» — а те никак. Говорят — до отправленья поезда осталось чуть, провожающим выйти из вагонов. Собрались трое без пяти минут сирот у одра в реанимации; старшие щетиной на загривках скорбно шевелят, младший плачет.
— Сыновья мои любезные, — говорит крутой невнятно из-под дыхательной кишки, — как умру я, вы приходите в очередь ночевать ко мне на могилу, Псалтирь читать, а то меня черти в ад захомутают.
Ну, ясно — как же ему мимо пекла проехать, если билет забронирован.
Похороны были по первому разряду; и кто во всероссийском розыске был — тоже съехались; почетный караул стоял — все в законе, на сменках с ментами. Тут же, у гроба, слушок прошел, что выдает банкир Сморчковский дочку замуж, а дочка села на подоконник двадцатого этажа и ногами болтает — «Никому не достанусь, кроме кто по стене на машине въедет». Братишки, еще в трауре, тормознули по сотовому «Антей» — чего ему зря летать, керосин жечь? — гикнули, сплюнули, и спецрейсом в златоглавую.
— А Псалтирь?! — Ваня им вслед; они ему оттопырили по среднему пальцу:
— А кого охота берет, тот пусть и идет!
Батю зарыли, притоптали, кол осиновый — без него никак нельзя! — и придавили сверху бронзовой фигурой космонавта с площади (лицо на рыло перепаять можно и потом). А уже ночь близко; пометался Ваня — нету в доме Псалтиря! — схватил «Сильмариллион», и бегом на погост.
В полночь чертей налетело — как воронья! свищут, стрекочут, под космонавта по-собачьи роют! Ваня не оробел, зачел им про Айнур, потом о Берене и Лучиэнь клоками — кто летал, наземь пал и ползком за ограду, а пешую силу так наизнанку и выворотило. Как опустело у могилы — осторожно показался батя:
— Колян, ты?
— Не, пап, это я — Ваня!
— Ну, сиди, мое дитятко, Господь с тобою!
На вторую ночь подтянулась уже не мелочь, а гееннский крутняк — сам Вий, брат его Балор, потом саблезубые медведи, из столичной администрации кое-кто. Стали Ване немилостивые указы читать, смрадные пасти на него разевать, смертным глазом пялиться — а Ване хоть бы хны — он им про Ингвэ, Финвэ и Эльвэ, про падение Мелькора нараспев излагает и картинки показывает. Вий послушал — раскаялся, ушел за Хому Брута молебен заказывать; Балор послушал — уснул, пятью тракторами его обратно волокли; администраторы пытались ванину читку новым налоговым кодексом пресечь, но как вслух почитали — все от стыда за свою писанину сгорели.
И опять батя выглянул:
— Кто там? не ты, Толян?
— Не, пап, это я — Ваня!
— Ну, благослови тебя Бог, дитятко!
На третью ночь решила нечисть Ваню совсем со свету сжить — подкатили танки, пригнали ОМОН с дубинками, бурю с градом организовали, и, как на выборы, самых бесстыжих спичрайтеров из преисподней выпустили, кто даже отчества Толкина не знает. Что началось! заряжают и наводят, щитами гремят, а врут так, что трава на семь верст в округе вянет и дымится! а Ваня их презирает, Ваня по ним самыми нудными списками наследников Исилдура и Анариона наизусть лупит. Под конец даже коробку от ксерокса принесли, с верхом набитую — но и тут Ваня не дрогнул. И рассеялось адское наваждение.
Раскрылась темная могила, вышел батя, и ну Ваню целовать:
— Спасибо, дитятко, что отцовского завета слушался и отмолил меня от пекла; я тебя награжу!
Выпрямился бывший крутой (ныне святой), вытянулся, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
— Свика-Бурка, вещий Каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!
Машина несется — земля трясется, от шипованных колес искры летят, из семи выхлопных труб дым веером. Огладил-поласкал отец машину:
— Прощай, слуга мой верный! На много дел ты меня возил, от гиблых разборок уносил, много девок я в тебе любил! Служи этому моему сынку, как мне служил!
И скрылся отец в могиле на веки вечные.
Отпусти Ваня авто пастись по СТОА, по заправкам, а сам домой пошел. Там Колян и Толян сидят — в гипсе от ушей до пят.
— Что, — спрашивает Ваня, — обломились?
— Ну, поди ты счастья попытай, толкинист хренов! — забурчали братья. — Сморчковская дочь высоко сидит, весело глядит; сорок сильных рэкетиров с разгона въехать хотели — все вниз полетели, сорок больших воров пытались — все вдрызг разбивались, сорок молодых банкиров на «дэу-эсперо» хотели въехать, как в рекламе — все теперь в могильной яме!
— А по уму никто не пробовал — лестницей да лифтом?
— Это мы смекнули, — загордился Колян, — ведь у нас да двоих три извилины! Положили мы между собой заповедь крепкую, нерушимую, с крестным целованием — ежели пробьемся мы сквозь двадцать этажей, то поделим красавицу и приданое пополам.
— Да как же, — усомнился Ваня, — можно живую девушку поделить? а любовь?
— Вот и видно, что дурак! — отмахнулись братья. — В Москве не живал, высший свет не видал; не знаешь, как умные люди баб делят..
Ваня, кое-как дурацким умом поняв, закраснел и сменил тему:
— Ну, пошли вы — а дальше что?
— Конь в пальто! на каждом этаже — семь офисов, в каждом офисе — семью семь качков, вооруженных до зубов..
Вышел тогда Ваня на чисту улицу, свистнул, крикнул:
— Сивка-Бурка!..
А автомобиль уже тут — стоит, как вкопанный. Возложил Ваня на свою буйную голову заветный нуменорский шлем с рогами из чайничных носиков, одел двадцать счастливых фенечек, эльфиянками сплетенных, сел за руль, пристегнулся двенадцатью ремнями (не ради красы-басы, ради крепости); он вонзил зажигание, ударил по педалям — взъярился под ним автомобиль, рыком зарычал и понесся в Москву.
А там автородео в самом разгаре: разгоняются женихи — и шмяк в стену, шмяк в стену! Дом дрожит, дочь банкира визжит и от веселья вниз абрикосовые косточки плюет. Но едва завидели Сивку-Бурку — все расступились:
— Кто это такой — круче самых крутых — приехал?!!..
Воззвал Ваня — «О Элберет Гилтониэль!» — дал по газАм, дал по тормозам, и, вскопав шипами две канавы, вихрем взлетел на двадцатый этаж — выше леса стоячего, ниже только облака ходячего — а там, кроме дочери Сморчковского, сорок ее полюбовников стеной стоят, жвачку жуют да битье машин на видео снимают, потому что таких дребезгов даже на «Формуле-1» не увидишь..
Тут вспомнил Ваня про симпатичную кендерскую деву Мышку (вне Кендерхольма — Катя Звонкова), и поехал к ней в Нижний Новгород. А хоть бы он и на «собаках» приехал — она бы и такого его ласково встретила.
Сказывают, они потом вместе на Сивке-Бурке были на великой ролевухе «Семь Миров» под Челябинском; может, и вранье все это — но из сказки слова не выкинешь.

**********

Вернуться на страничку прозы