Ночной Ветер

Чашка воды для усталого всадника

Вечерней порой ехал по горной дороге всадник на коне цвета камня.
Солнце уже зашло за высокие горы; из глубины залитого синей тенью ущелья поднимались холод и туман; полная луна едва светилась над заснеженными вершинами, горящими в последних лучах солнца. Тень всплывала и заполняла воздух, дочерна сгущалась в расщелинах и за камнями, окутывала вуалью кривые придорожные деревца; только неясный, глохнущий в тумане шум реки на дне ущелья, стук копыт да изредка фырканье коня — больше ничего не было слышно во всем засыпающем мире.
Всадник непринужденно и уверенно держался в седле — видно было, что верховой путь ему давно привычен и не в тягость. Темная шляпа о трех ремнях скрывала его волосы и верх лица низко опущенными полями, низ лица был скрыт мокро блестящим на складках шарфом-пыльником; виднелся лишь прямой тонкий нос, бледные скулы и тени в глубоких глазницах. Одет всадник был неброско — длинный темный плащ на широких плечах, вороненая кольчуга на сильном теле, боевой пояс без украшений, штаны из жеребячьей кожи, короткие сапоги и шершавые на вид перчатки; у левого бедра в лаковых ножнах дремал меч Синь Небес, на правом покачивался кинжал Пламень Бездны, надежное копье Летучая Сталь с зачехленным наконечником высилось над горлом копейного чехла за правым плечом. Всадник был спокоен — он не боялся ни стрелы в спину, ни засады, ни другой встречной беды.
Ему нравилась подступающая от заката ночь — ночь лунная и ясная. Славно передохнуть в такую ночь от своих забот, оглядеть освещенный луной мир и полюбоваться им, забыв о том, что даже нерушимые серебряные горы когда-то рухнут и станут прахом, а солнце и луна померкнут в ярости огня, очищающего мир от зла и старческой дряхлости.
Очарованный всадник глядел на красоту меркнущего мира — и мир спал легко, свободно, не тяготясь ни ночными кошмарами, ни болью, ни думами о завтрашнем дне. То была редкая ночь — ночь, когда никто не умирает. Говорят, зачатым и рожденным такой ночью суждена жизнь без болезней и смерть в бою.
Когда всадник спустился из ущелья в долину, тьма и безмолвие уже всецело овладели миром; поступь коня цвета камня стала так тиха, что всадник издалека слышал каждый храп, каждый шорох, даже движение воды в чахлом ручье. Подгорное село уснуло, погасив все огни; лишь в ветхой неогражденной хижине на отшибе за околицей тлел, пробиваясь в щели, робкий огонек. Всаднику стало любопытно — кто же это полуночничает там, не боясь ни лихих людей, ни ночных духов, ни самой Серой Тени?
Он бесшумно спешился, приспуская шарф с лица, похлопал коня по шее — «Гуляй»; конь не нуждался в привязи — и отворил косо висящую на веревочных петлях дверь.
Молодая женщина, сидевшая на корточках у кое-как сложенного из плоских камней очага, вскочила, схватив крепкую толстую палку и порывистым движением оказавшись сразу между ночным гостем и ложем — верней, кучей тростника, где поверх расстеленного плаща темнел какой-то сверток.
Но сказала она не «Кто ты?!», не «Уходи!» и не «Я закричу!»; она сказала шепотом:
— Тише!
Лицо под тенью от полей шляпы в свете очага потеплело, не казалось уже меловым, как минуту назад под луной; губы всадника озадаченно сжались:
— Чей сон ты стережешь?
— Его, — быстро мотнула она растрепанной головой в сторону ложа.
В свертке — чутье никогда не изменяло всаднику — слабо шевелилась маленькая жизнь.
— Что тебе надо.. господин? — прибавила она к вопросу, наконец-то оказав почтение доспеху и оружию.
— Я еду в город, к правителю, — помедлив с ответом, молвил всадник. — Мы должны встретиться с ним завтра в полдень. Но я заплутал на горных тропах и — видишь — не поспел к закрытию ворот. Мне нужен кров, чтоб скоротать ночь.
— Тебя с радостью встретили бы в селе, господин..
— Не думаю, — усмехнулся всадник. — Так ты не против, если я пробуду здесь до утра? и нет ли у тебя чем смочить горло?
— Я.. не посмею отказать тебе, господин, но.. у меня есть только немного воды и..
— ..и она для сына.
— Да, — кивнула она.
— Почему же ты не взяла воды в селе, когда было светло?
Женщина метнула взгляд на оконце; от ручья хижину отделяло лишь несколько поприщ, но идти к воде сейчас, ночью, по незаклятой от духов земле.. если и вернешься невредимой, то втащишь на плечах под кровлю стайку злыдней, и покоя ребенку не будет до утра.
— Я хотела..
— ..но тебе не дали. А потом настала ночь, — всадник понимающе качнул шляпой. — Жестоко же обошлась с тобой молва.
Невидимыми в тени глазами он смерил тонкую фигуру под тряпьем, отметив все, что говорило о ее судьбе без слов — свежесть кожи, не обожженной с детства солнцем по-крестьянски, полустертую краску на ногтях, еще не выцветшую татуировку — солнечный венец на лбу. То-то в ней нет ни робости, ни подобострастия..
— Еще полгода-год — и тебя перестанут гнать от жилья, — не то чтобы утешил, а просто вслух заметил он. — Когда ты нарушила жреческую чистоту?
— В день Туэй, — хмуро отозвалась она, не сходя с места и не опуская палки.
— Туэй всесильна, — улыбка — уже не насмешливая, а нежная — тронула его губы.
— Устав и обеты сильней.
— Твой Бог-Солнце оставил тебя?
— Я не смею к нему взывать.
— И каково тебе живется одной?
Она пожала плечами, отведя глаза:
— Псы у выгребных ям не знают, что со мной зазорно делиться отбросами. И олени не гонят меня с водопоя. Странно, что ты не побрезговал спросить у меня воды..
— Я, знаешь ли, не брезгую ни князем, ни бродягой.. А скажи мне — ты не думала подкинуть мальчика кому-нибудь?
— Нет! — она тряхнула волосами, — никогда! Пусть у него нет отца, но мать у него — есть! я не хочу, чтобы он стал безродным сиротой без имени, которым все помыкают.
— Дивлюсь я на вас, женщин — как вы храбритесь не по силам.. — всадник, поискав глазами, куда сесть, опустился на трухлявую, выщербленную колоду, заменявшую здесь и скамью, и стол.
— А что? — вскинула лицо изгнанница. — Нам Матерью дано спорить с Черноглазым — он истребляет, а мы вновь рождаем; вы, воины, можете лишь убивать, но подарить жизнь — не можете.
— Не думай, что я хотел оскорбить богиню, — движением руки в перчатке он словно хотел угладить ее гордый материнский пыл. — Уж я бы женщине в воде не отказал — только меня не просят.
Она смешалась; сложив свое жалкое оружие, взяла тыквенную флягу:
— Ты, видно, долго ехал.. я поделюсь с тобой.
— Благодарю, — он принял долбленую чашку, где было на два пальца несвежей, теплой воды. Снаружи — поодаль — коротко заржал конь, и женщина вновь обернулась к оконцу — с сожалением в глазах:
— Зря животину так оставил — заедят.
— Мой конь им не по зубам, — успокоил всадник, утирая рот.
— Заговоренный?
— Нет, он таким родился. Положила бы ты эту дубину в очаг — там от нее больше будет пользы, чем в руке; пока я здесь, никто тебя не обидит.
Женщина испытующе посмотрела на него. Ладно одет, но небогат — ни золота, ни обычных мужских побрякушек. Силен, но не высокомерен — даже в бесприютной оборванке уважает мать и бывшую служительницу бога. Оружие справное, но герба не носит — выходит, он воин без повелителя, а в город едет наниматься на службу.. Одного угадать нельзя — красив ли. Колеблющийся свет пламени озарял лишь подбородок в охвате шляпного ремня, твердые губы, резко очерченные кончик и крылья носа.
— Когда малыш проснется, я покормлю его, и отлягу с ним в сторону, к стене; тогда ты сможешь лечь, — тихо сказала она, присаживаясь ближе к огню и протягивая к нему ладони. — Где твой дом, господин?
— К северо-западу, на побережной стороне великих гор, — он достал из поясного кошеля сигару, прикурил от головни, и голубой дымок поплыл по хижине, причудливо змеясь.
— Тебя ждут?
Это надо было спросить — иначе как он скажет о своей семье?
— Родителей у меня нет, — ответил всадник, стряхивая пепел к носкам сапог. — Есть жена.
— А дети?
Всадник покачал головой:
— У нас детей не будет. Понимаешь.. я попросил руки у молодой вдовы, еще бездетной, а сам я явился на свет с заклятием.
Жалость кольнула сердце женщины — и безвестная жена в приморском загорье, и этот вооруженный странник показались ей как бы родней; видно, все несчастливые в мире — родня, только родство это — горькое, и люди не хотят в нем признаваться, и делают вид, что не узнают своих при встрече.
— Прости меня, если я плохо спросила.. А пригреть сироту — не приходило вам на ум?
— Сиротуу.. — озадаченно протянул всадник вполголоса. — Хм. Я как-то об этом не задумывался.. Не знаю, хорошо ли было бы ему у нас — я в разъездах, да и жена не домоседка.. Но я, пожалуй, передам ей твою мысль.
Ребенок на ложе закряхтел, подал голос — и женщина, схватившись, поспешила к нему, развязывая шнур на горле платья. Пока она журчащей скороговоркой утихомиривала дитя, пока малыш нашел грудь и засопел, причмокивая, всадник на миг поднял голову — и пламя очага чуть шарахнулось, словно от порыва ветра; оно могло играть бликами на просевшей кровле, на щербатых стенах, на звеньях кольчуги — но не в его глазах без белков и зрачков, черных, как пустота до творения мира. Зная, как тяжел его взгляд, всадник сомкнул веки, глядя на женщину и ребенка другим зрением — две жизни, юная и совсем юная, пылали яркими огнями, и горения им было отпущено надолго, очень надолго. Он улыбнулся, хотя длина или краткость ничьей жизни его не волновали.
— А ты откуда родом?
— С озера-моря, — ответила она, не оглядываясь. — Меня отдали в храм по обету, чтоб выжил мой братик — он был хилым, мать за него боялась.. Ну вот, мы и поели.. Теперь спать-спать-спать..
Она укачивала свое чадо долго, а потом подвинулась с ним к стене и позвала шепотом:
— Иди, ложись.
Всадник затушил окурок сигары о камень очага и лег, завернувшись поплотнее в плащ.
Ночь выдалась на диво тихая и мирная. Порой за стеной фыркал и перетаптывался конь, не боявшийся ночной нежити, а самих писклявых злыдней и слышно не было — то ли нашли в ночи добычу, то ли забоялись неподступного коня. Женщина задремала не сразу — сперва следила, хорошо ли спится сыну, затем думала о воине, спящем ближе, чем руку протянуть. С ним рядом и впрямь было покойно; счастлива та, которую он любит..
Бог-Солнце за далекими горами оседлал золотого коня и пришпорил его — рассвет озарил небо, воспламенил вершины, разбудил ранних птиц; шурша и сморщиваясь, забилась в щели и темные норы злая полночная пакость, и даже Серая Тень — кровожадный полудух-полузверь — скрылась, затаилась, стала незримой в осевшей на дно ущелий тьме. Бог правды выехал в небо, окинул мир златоблещущими глазами — и бывшая жрица на пороге хижины склонилась, приветствуя его шепотом молитвы; на большее она не решалась.
Встав, всадник оправился и вышел на свет:
— Спасибо за приют и воду, — кивнул он женщине.
— Это не мой — и вообще ничей — дом, господин. Сдается мне, его не порушили, только чтоб не принимать бродяг на ночлег в селе.. Хоть дров для очага оставляют — и то благо.
— И все-таки я перед тобой в долгу, — задумчиво молвил он. — Ни еды, ни денег у меня нет, но отдариться я обязан.. Что скажешь, если я обещаю вспомнить о тебе прежде, чем мы встретимся вновь?
— Пути и судьбы наши — разные, — она невесело улыбнулась, — встреча нам вряд ли суждена..
— Когда-нибудь мы непременно свидимся, — уверенно сказал всадник.
— ..и что ты, сам не имея ничего, можешь сделать для меня? замолвить слово перед князем? очень ему надо заботиться об отщепенке — меня и в город-то не пустят..
— Так ты берешь мое слово — или нет?
— Беру, — согласилась она.
— Что ж, тогда — до встречи! — конь без зова подошел, и всадник, пренебрегая стременем, вскинулся в седло.
Пыль из-под копыт взлетела как-то очень уж густо; женщина зажмурилась и отвернулась, прикрыв глаза ладонью, а когда поглядела вслед — топот был уже почти не слышен, а темный силуэт почти растаял в дорожной пыли и мареве восходящего светила..
Перед селом наездник осадил коня; из пыли рядом с ним возник белобровый, жуликоватый на вид молодчик в писарской шляпе горшком, в одежде мелкого господского чиновника, с тушечницей и пеналом писчих кистей у пояса — с виду самый обычный житель управы, летописец налогов и оброков, мздоимец и крючкотвор.
— Там, — сдерживая скакуна, всадник указал на далекую хижину, — женщина с ребенком; видишь?
— Да, господин; как не видеть.. — прищурился белобровый.
— Перепиши их судьбы сегодня же.
— Ээ.. как бы Бог-Царь не прогневался, — сбив шапку на лоб, писарь зачесал затылок.
— Очень ему надо помнить о всякой отщепенке, — хмыкнул всадник. — Или мало подчисток в твоих свитках? Когда я вернусь в Эгэджэран, все должно быть исправлено — ты хорошо понял?
— Будет исполнено, — без особой радости и рвения поклонился писарь вслед господину.
А конь с каждым скоком бледнел и растворялся в воздухе, рассеивался вихрем праха и всадник; если кто и заметил, как конный встретился с пешим у околицы, то на въезде в село виден был уже только быстрый смерч, какие порой завиваются ветром на проезжем тракте. Молодка, шедшая спозаранку к колодцу, ойкнула и уронила ведра, когда пыль ударила ей по глазам.
— Ты не дал ей воды — больше здесь воде не быть! — в вихрящейся пыли мимолетно сверкнула Синь Небес, и рухнули подпорки колодезного ворота, затрещал оголовок, и ствол колодца обвалился, погребая глубокое зеркало под грудами земли, потому что пришел срок, а срок приходит, когда исполняется мера зла.
Незримый истребитель вложил клинок в ножны и оставил сбежавшихся на крик селян выть и горевать над погибшим колодцем.

* * *

К вечеру нищенка с ребенком добралась до другого, большого села — а где много людей, там можно встретить тех, что больше верят в Милосердного, чем в сурового Царя; эти и напоят, и накормят, и ночлег дадут. Другое дело, что обременять добрых людей совестно — и надо до холодов дойти до обители Милосердного; увы, не так-то много на свете обителей, посвященных Богу Любви, первому мужу вечно молодой Богини Страсти Туэй, живым сошедшему в Эгэджэран и отдавшему себя Черноглазому в обмен на право людских душ возвращаться в мир для новой жизни.. Книги рассказывают — не стало в мире ни Любви, ни Страсти, и род людской пресекся бы навек из-за скорби Туэй, но тогда Черноглазый вызвался стать ей мужем и развеять ее тоску; и Туэй стала его женой, хотя знала, что от него ничего родиться не может..
Надо спешить, пока иней не забелил горные тропы..
В селе был шум; люди столпились у главного колодца, где глашатай вещал что-то с помоста.
— Не погнушайтесь сказать, — обратилась женщина к стоявшему на краю толпы бедно одетому старику с пятью амулетами разных богов на шее — наверное, живущему здесь из милости при кумирне, — что там стряслось? не война ли?
— Нет, — криво покосился, но не отплюнулся с презрением старик, — не война; умер сегодня городской правитель, потому и галдеж. Как бы смуты в нашем крае не было..
— А что — убили его?
— Говорю же — умер! был крепок и здоров, а вот ровно в полдень сел за трапезу — и умер за столом, даже последнюю волю свою объявить не успел.. Поразил его Летучей Сталью Черноглазый.. Эй, бродяжка, ты что это?..
— Второй муж молодой вдовы, — крепко прижав к себе, чтобы не закричать, ребенка, шептала она, — у правителя в полдень..
И храм Его за горами! И отца-матери у Него нет — Бог-Царь Его создал! И встреча с Ним каждому предстоит — и князю, и бродяге..
— Да что за порядки на севере, — сварливо проворчал подъехавший одвуконь загорелый светловолосый воин, спешиваясь рядом, — день на закат, а они, вместо чтобы ужин стряпать, сходку устроили!..
Старик на всякий случай низко поклонился — хоть и без господского герба воин, зато одет богато, рукоять оунэсской сабли в серебре и каменьях, пояс шит золотой нитью, шарф из переливчатой «морской глади», и сумки у задней луки грузно набиты, и второй конь навьючен вперемет не придорожными камнями..
— Правитель умер у нас, господин..
— Новый народится, — отмахнулся воин, — эта порода без перевода. Но, я так понял, в городе делать мне нечего — там за власть будут резаться, я уже во как навоевался.
— Издалека будете, господин?
— На реке Куанан служил, у капитана Хора. Думал вот у вас осесть, да вижу — неспокойно тут; уж я-то, дед, распри и кровь загодя вижу, поверь на слово!.. И дернул меня злой дух именно тут караван оставить! ехал бы и ехал прямиком до Чатгама; впору на постоялый двор обратно заворачивать.. А девки — постель согреть — у вас есть?
От гама вокруг ребенок заволновался, завозился, стал покрикивать, и женщина — подступившая ей к сердцу жуть отхлынула (а может — сон был такой от усталости и голода?) — привычно принялась качать его, приговаривая «Баю-бай, баю-бай...»
Воин взглянул на нее, подмигнул — она отвернулась.
— Какая сердитая, а?
— Ты ей на лоб взгляни, господин, — укорил его старик.
— Э, дед — порядки у вас совсем никуда, если за нового человека девку с грязью смешали. Вот у нас на западе..
— Проезжие говорят — там блуд и срам; врут, должно быть? — смиренно пробормотал старик и — бочком-бочком подался в сторону, видя, как усмешка воина сменилась грозным прищуром, а рука перехватила поудобней плеть:
— Ах ты, шкура северная, пень с червями.. Вот ведь — святой богомолец, а, поди, куска хлеба не даст, — обратился он к женщине. — А ты что здесь пропадаешь, какой гибели ждешь? едем со мной, а то заклюют.
— Тебе девки нужны — и ступай к девкам, — глухо ответила она, склоняясь к малышу. — Дешевых на постоялом дворе ищи.
— Не злись, я не в насмешку. Только сама смекни — караван утром в путь пойдет, а с ним пятеро калек к милостивой обители пробираются; вот бы и ты с ними.
— Меня не возьмут, я проклята.
— Уж я на что проклят — и то взяли!.. да что ты уперлась — я дам караванщикам откуп от зла; невелик расход, а душе легче будет, чтоб мне на самое дно Эгэджэрана не нырнуть.
Душа воина из наемного войска.. чище только душа женоубийцы, но у того и на ноготь места чистого нет, а этот хоть чует за собой свое зло..
..Но до обители женщина не доехала — свернула с воином в одну долину, где — верные люди сказали — владетель замка пополняет убывшее в распрях войско. Опытному вояке — вдобавок и не голодранцу — там место нашлось, а вот ей по подсказке загорелого попутчика пришлось закутать голову на южный лад, и лишь через год сделать вид, что освоилась со здешним обычаем.
Не подвел хозяина писарь Вээра — Бог Судьбы.

* * *

Скачет по миру всадник на каменном коне; одни зовут его Черноглазым, другие Моэдэри — Неотвратимый, третьи Вэсан — Повелитель, ибо все люди в его власти; четвертые его Вторым Господином именуют, потому что он унаследует мир от Бога-Царя в последние дни; пятые призывают его в свидетели под именем Шэнкэрги — Всеслышащий, поскольку он слышит и помнит все клятвы. И даже жена бывшего куананского наемника в молитвах не дерзает назвать его истинное имя — Сонк Шэндаирагэль, Смерть — Всему Полагающая Предел.

**********

Вернуться на страничку прозы