Сергей Трищенко

ВАРПИС
(В атмосфере раздора,
подозрительности и страха)

Вечером я вдруг обнаружил, что в доме нет хлеба. Вечер — не самое приятное (удобное) время для подобного рода прогулок, но делать было нечего: надо идти. И не о том речь, что сегодня еще надо было ужинать, а завтра утром — завтракать, да и об обеде тоже следовало подумать загодя. Но дело в том, что завтра хлеб неизбежно подорожает, а тогда неизвестно, хватит ли денег дотянуть до следующей зарплаты.
Поэтому я ничего не сказал, а лишь коротко посмотрел на жену, которая легко прочитала во взгляде немой укор, что не позаботилась о хлебе раньше, днем, из-за чего теперь мне, ее мужу, приходится рисковать жизнью.
И она сразу же, едва уловила мой взгляд, кинулась помогать мне одеваться.
Я терпеть не могу современной утилитарной одежды, но — опять-таки ничего не поделаешь: фасоны диктует мода, а моде указывает суровая необходимость.
С неохотой натянув ватную поддевку, я надел сверху пуленепробиваемый жилет и, секунду поколебавшись, нацепил еще и гремящую скорлупу зеркальной кирасы — в какой-то мере она спасала от попадающих лазерных лучей. Нет, конечно, прямого попадания из лазерной пушки она не выдержала бы, испарилась, но вспышки лазерных пистолетов и автоматов рассеивала охотно, ослепляя попутно глаза нападавших. Да и в случае лазерной пушки оставалось время — до следующего выстрела, пока не подзарядятся аккумуляторы, — куда-нибудь скрыться, а если есть возможность — надеть вторую кирасу, а уж потом скрыться еще дальше.
Единственным неприятным последствием этого оставался шум в ушах, вызванный результатом разлета частичек испарившейся кирасы, но с этим, я полагаю, можно примириться — особенно если подумать, что без кирасы ты больше ничего никогда бы не услышал, разве что у кого идеальный слух и он бы мог услышать шум собственных разлетающихся частичек.
Штаны я нацепил тоже пуленепробиваемые — жена пока ценит меня, как мужчину, и я хотел бы, чтобы такая оценка продлилась как можно дольше — и влез в точно такие же зеркальные латы. Ботинки были обычные, на миноустойчивой подошве и с быстросъемными застежками — на случай попадания в неуничтожимый капкан.
Пристегнув к поясу, бедрам, лодыжкам и плечам несколько совершенно необходимых приспособлений, я взял сумку, попрощался с женой и вышел на улицу. Я проделал это так легко и свободно потому что был уверен: на пороге, под ним и в радиусе десяти метров от двери не было никаких взрывных устройств, кроме моих собственных, а их я отключил на время выхода. Снайперов я тоже не опасался: не тот я человек, чтобы выцеливать меня снайперами. Да и бесполезная это работа. Пули, опять же, специальные нужны.
Идти приходилось пешком — машину мою взорвали на прошлой неделе, а новую я пока себе не угнал. Можно было бы, конечно, купить — деньги имелись, но у некоторых продавцов в последнее время появилась идиотская привычка оснащать их сразу минами с часовым механизмом, сблокированным со счетчиком нажатий на педаль газа, снабженными элементом неизвлекаемости. Такой привычки я не одобрял.
Ну, поставило государство целью государственной политики сократить число своих граждан — его дело, в конце концов. Может, ему не надо столько налогоплательщиков — но зачем же доходить до маразма? Мало того, что никто никому уже не верит, но хоть какая-то надежда на кого-то должна быть.
На государство, ясное дело, на кого же еще? Но это же надо делать целенаправленно: провозгласить определенную категорию — евреев, арабов, лысых, рыжих, хромых, ученых, умалишенных — врагами народа и планомерно истреблять. А так, наобум — на кого Бог пошлет — нет, этого я решительно не одобряю. И не буду на будущих выборах голосовать за нынешнего президента. Если доживу, конечно.
Рядом была автобусная остановка, но я решился пройти пешком. Что с того, что это опасно? А где не опасно? К тому же на остановке всегда неприятно пахло: мусорщики не успевали (а может, не торопились) убирать отрезанные снабженными (оснащенными) специальными режущими кромками автобусными дверями конечности: руки, ноги, носы и другие части тела, которые люди не успевали — а зачастую и просто не могли, некуда было — убрать, когда водитель закрывал двери автобуса.
Вот это была еще одна подлость, которую я не одобрял: сократить до минимума количество общественного транспорта, ввести громадные штрафы за опоздание на работу — и одновременно установить ножи на все двери.
Люди, естественно, боясь опоздать на работу, лезут, цепляясь за поручни, в автобус или троллейбус, трамвай, метро — неважно, всюду одно и то же, — водитель, стремясь выдержать график движения (за нарушение которого его тоже штрафуют), трогается с места и закрывает дверь. И острые кромки безжалостно срезают все «лишнее», высовывающееся за габариты автобуса.
Автобус едет, из дверей льется кровь — потому-то все дороги у нас красно-коричневые, — а на остановке остается целая куча частей тела, до которых никому и дела нет — никто их не убирает. Я считаю, что это возмутительно: нам, оставшимся в живых, приходится дышать этой гадостью, полуразложившимися трупами…
Или же это делают специально — хотят спровоцировать эпидемии?
Вот и сейчас: подошел автобус, толпа ринулась внутрь, все почти влезли, а он захлопнул дверь и укатил, оставив на асфальте парня без обеих рук — до половины, — левой ноги и верхней части черепа — должно быть, лез в салон, набычившись.
Парень агонизировал на асфальте молча, даже кричать у него не было сил — все растратил в борьбе за место в автобусе, — а я остановился в нерешительности и поразмышлял: может, подойти да и пристрелить его, чтобы не мучился? Но, поразмыслив, решил сэкономить патрон: все равно раны такого типа обязательно смертельны. Да и потом — вдруг меня заподозрят в альтруизме? Зачем мне лишние неприятности. И патрон может быть пригодится — дорога-то дальняя. А не пригодится сегодня — пригодится завтра.
Я постоял немного — в числе праздношатающихся зевак — а он все дергался. Крепкий, видно, был…
Подъехала бригада мусорщиков. Я сперва удивился: как оперативно работают! — а потом понял, что так просто совпало, у них была обычная плановая проверка маршрута.
Они сначала хотели оставить парня — тот еще дергался, вздрагивал, а потом один сказал другому, чтобы тот не морочил ему голову.
Все равно ведь этот маршрут — наш, — мрачно сказал он.
Так ведь места нет! — возразил второй.
Кинь его сверху и скажи, чтоб цеплялся.
Так у него рук нету.
Уши зато есть? Значит, услышит. А уцепиться и ногой можно. Или зубами — зубы-то на месте?
На месте.
Ну и ладно, поехали.
И они уехали дальше, вслед за автобусом.
И я подумал, как это все-таки разумно: ехать следом за автобусом. По крайней мере до следующего автобума на остановках будет чисто.
Меня переполнила гордость за этих парней: значит, не все еще потеряно, не все пропало для нашей страны, когда в ней есть еще вот такие вот люди, которые в обстановке анархии и полнейшего кретинизма могут принимать разумные решения. Это ведь надо — поехать вслед за автобусом! Я восхищался ими.
Но недолго — мое внимание привлекла толпа подростков, кидающая камни в укрывшуюся на дереве кошечку. Все листья с дерева они уже сбили и теперь камни свистели мимо голых ветвей, ударяясь в них и сотрясая. А кошечка смотрела широко раскрытыми от ужаса глазами судорожно цепляясь за качающуюся ветку и не могла даже мяукать.
Я уже хотел было вмешаться, но меня опередили: какой-то мужчина выскочил из дома с ручным пулеметом в руках и в две очереди уложил разбушевавшихся подростков.
Шумят, — тихо пояснил он мне. — А я люблю тишину.
Я кивнул.
Любите животных? — спросил я, просто так, чтобы поддержать разговор.
Он посмотрел на кошечку и, не целясь, снял ее одиночным выстрелом.
Последний патрон, — пояснил он. — А то вдруг придут еще другие и будут еще шуметь. Жалко ее, но себя еще жальче.
Я кивнул и ушел. У него не было больше патронов и он не мог выстрелить мне в спину.
«Есть все же люди, с которыми можно спокойно поговорить, — думал я, — есть! Вот как этот мужик. Спокойно объяснил, что любит тишину… Законное желание!»
Если бы я не торопился за хлебом, можно было бы с ним пообщаться. Такой не ткнет ножом в бок исподтишка. Прямой человек, как выстрел! Уважаю таких. Не то, что эти нынешние — все-то бы им подличать да извиваться…
На другой стороне улицы я заметил сидящего перед плохо замаскированным капканом нищего. Что ж, каждый живет, как может, а возможности у всех разные. Ну не смог он замаскировать капкан как следует — а кого винить? Себя? Или семью и школу, за то, что плохо научили прятать капканы? С другой стороны…
Мягкий толчок сжатого воздуха от проехавшего мимо мотоцикла прервал мои рассуждения. Ох уж эти бесшумные мотоциклы! Ну кому, скажите, нужен такой прогресс? Хорошо еще, что не было у него в мыслях ничего против меня, а то что-то я совсем расслабился. Любую подлянку ведь могут сотворить.
И, главное, только вчера у жены вот так же близко проехавший мотоциклист сумочку выхватил. В ней, правда, кроме мины-ловушки, ничего не было. И вздумал, кретин, тут же на ходу открывать. Жена говорит — метров сто пятьдесят без головы ехал. Научился равновесие выдерживать. Но если бы задавил кого? Вандал. Никакого соображения. Зачем такому вообще голова?
Ну наконец и хлебный киоск. Далековато все же до него.
Я постучал. Сразу же открылась узкая смотровая щель — должно быть, меня заранее заметили в перископ и узнали.
Сам киоск сильно смахивал на снятую с корпуса башню танка и в этом не было ничего удивительного: он и был сделан из такой башни. Конверсия.
А, это вы, — проговорили блестящие из узкой прорези глаза, — что надо?
Батон серого и две булочки к чаю.
Семьсот пятьдесят.
Ого! Вчера еще было четыреста…
Хозяин помялся, но промолчал.
Делать было нечего и сунул в щель тысячную бумажку. Она исчезла и некоторое время все было тихо: ее проверяли на подлинность (фальшивость). Ну, в своих-то деньгах я всегда был уверен: я ведь сам их делаю. Работаю на Гознаке.
Тихо звякнул металл — внизу открылась маленькая дверца и показалась заказанная мной буханка и две булочки. Рядом в небольшом фирменном пакетике лежала сдача.
Теперь подождать пришлось им: всунув в задвижку стальной стержень — чтобы не закрылась раньше времени — я воткнул поочередно в булочки и буханки анализатор ядов. Подобное лучше проделывать заранее, а то ведь потом ничего не докажешь.
Пересчитав сдачу из пакетика, я горестно усмехнулся: недоставало пятидесяти кредиток. Но спорить не стал: вынул свой стержень, отчего дверца сразу захлопнулась (смотровая щель задвинулась еще раньше), уложил в сумку хлеб, положил в карман анализатор и осторожно отстегнул от пояса большой пластиковый пакет, который аккуратно, привстав на цыпочки, положил на крышу.
Завтра придется идти в другой хлебный киоск, а это еще дальше.

© Сергей Трищенко, 2002

Вернуться на страничку прозы